С чувством удовлетворения узнали мы, что Вашему Величеству благоугодно было переменить образ управления нашим Отечеством и дать России ответственное министерство, чем снять с Себя тяжелый непосильный для самого сильного человека труд. С великой радостью узнали мы о возвращении к нам по приказу Вашего Императорского Величества нашего старого Верховного главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича, но с тяжелым чувством ужаса и отчаяния выслушали чины кавалерийского корпуса Манифест Вашего Величества об отречении от Всероссийского Престола и с негодованием и презрением отнеслись все чины корпуса к тем изменникам из войск, забывшим свой долг перед Царем, забывшим присягу, данную Богу и присоединившимся к бунтовщикам. По приказанию и завету Вашего Императорского Величества 3-й кавалерийский корпус, бывший всегда с начала войны в первой линии и сражавшийся в продолжении двух с половиною лет с полным самоотвержением, будет вновь так же стоять за Родину и будет впредь так же биться с внешним врагом до последней капли крови и до полной победы над ним. Но, Ваше Величество, простите нас, если мы прибегаем с горячей мольбою к нашему Богом данному нам Царю. Не покидайте нас, Ваше Величество, не отнимайте у нас законного Наследника Престола Русского. Только с Вами во главе возможно то единение Русского народа, о котором Ваше Величество изволите писать в Манифесте. Только со своим Богом данным Царем Россия может быть велика, сильна и крепка и достигнуть мира, благоденствия и счастья…
Когда генерал Келлер закончил читать свою телеграмму, адресованную Государю, присутствовавшие офицеры его корпуса в один голос грянули:
- Ура! Ура! Поддержим все, не дадим в обиду Императора!
Телеграмма была тотчас отправлена, но ответа на неё так и не пришло. Тем не менее, Келлер остался всецело верен своему Царю, не пожелав присягать Временному правительству.
«Граф Келлер заявил, - вспоминал А.И. Деникин, - что приводить к присяге свой корпус не станет, так как не понимает существа и юридического обоснования верховной власти Временного правительства; не понимает, как можно присягать повиноваться Львову, Керенскому и прочим определенным лицам, которые могут ведь быть удалены или оставить свои посты… "Князь Репнин 20 века" после судебной волокиты ушел на покой, и до самой смерти своей не одел машкеры…»
В те дни генерал часто вспоминал слова Святого праведного Иоанна Кронштадтского: «Бог отнимет благочестивого Царя и пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами». Сбывалось грозное пророчество, и ничего не оставалось старому воину, как следовать за своим Государем.
- Я христианин, – сказал он генералу Маннергейму, – и думаю, что грешно менять присягу.
В скором времени граф напишет министру-председателю Керенскому: «В виду того, что моя служба Отечеству в армии очевидно более не нужна, ходатайствую перед Временным правительством о разрешении мне последовать за Государем Императором Николаем Александровичем в Сибирь и о разрешении мне состоять при Особе Его Величества, оставаясь по Вашему усмотрению в резерве чинов или будучи уволен с причитающейся мне пенсиею в отставку. Согласие Их Величеств иметь меня при Себе сочту для себя за особую милость, о которой ввиду невозможности для меня лично о ней ходатайствовать очень прошу Вас запросить Государя Императора и в случае Его на это согласия не отказать в приказании спешно выслать мне в Харьков пропуск на беспрепятственный проезд и проживание в месте местопребывания Их Величеств».
Керенский этой просьбы не удовлетворит...
Когда под звуки «Боже, Царя храни», национального гимна, ставшего отныне контрреволюцией, шестидесятилетний генерал прощался со своими солдатами и офицерами, принимая последний парад корпуса, многие бойцы плакали, провожая своего легендарного и любимого командира.
Фёдор Артурович Келлер был из тех офицеров, о которых сказано было великим поэтом: слуга Царю, отец солдатам. Солдатом он сам начинал свою службу в царствование Императора Александра Второго, когда в 19 лет, оставив учёбу в приготовительном пансионе Николаевского кавалерийского училища, без ведома родителей поступил вольноопределяющимся в 1-й Лейб-драгунский Московский полк и отправился на Балканскую войну. Примером для него был двоюродный брат Федор Эдуардович Келлер, молодой подполковник, недавно окончивший Николаевскую академию Генерального штаба и в числе нескольких тысяч русских добровольцев отправившийся на выручку братьям-славянам. Поступив на службу в Сербскую армию, он вскоре прославил себя дерзкой вылазкой-рекогносцировкой накануне большой битвы при Фундине, а чуть позже разгромил турок в схватках в долине Моравы. Под его началом русские и болгарские добровольцы отражали набеги головорезов-башибузуков и подавляли мятежи боснийских мусульман. Прирожденный воин, каковыми являлись все Келлеры, Федор Эдуардович был удостоен за свои ратные труды высших военных наград княжества, врученных ему сербским командованием… Его имя и сегодня помнят на Балканах наряду с именем Скобелева
Когда 1-й Лейб-драгунский Московский полк присоединился к колонне легендарного «белого генерала», Фёдор Артурович встретил своего вернувшегося из Сербии брата, только что возглавившего штаб Скобелева вместо раненого Куропаткина. В последовавших боях под Шейновым и Терновым юный «вольнопер» выказал такую молодецкую удаль, что был отмечен знаками отличия Военного Ордена – серебряными солдатскими Георгиями 3-й и 4-й степеней, пожалованными ему собственноручно Главнокомандующим армией. В день жестокого шейновского сражения, когда едва спустившиеся с горных высот пехотные батальоны под грохот барабанов и с развернутыми знаменами атаковали по открытой равнине осыпающие их огнем неприятельские редуты и укрепленный лагерь турецкого паши, отличились сразу оба Келлера. Много позже Федор Артурович с нарочитой скромностью отзывался о заслуженных в ту пору боевых наградах, неизменно сиявших на его генеральском кителе: «Сам не знаю за что! Первый крест получил по своей неопытности: ординарцем вез приказание и вместо штаба наскочил на турецкий окоп. Турки обстреляли меня, а начальство увидало и наградило. А второй крест за то, что проскакал горящий мост. Вот и все!»
Испытав все тяготы войны, граф Келлер любил повторять, что на войне все трудно, а невозможного на свете нет, и считал необходимым требовать от молодых людей, мечтавших носить офицерские погоны, прослужить хоть один год вольноопределяющимся в рядах, чтобы лучше узнать внутренний мир рядовых бойцов и тем разрушить стену непонимания, столь часто возникающую, своими личными качествами приобрести их доверие и расположение. Сам граф позднее отличался глубоким и редким знанием и пониманием солдата и немало времени посвящал заботе о нижних чинах. Он следил за их довольствием, принимая меры по обеспечению их всем необходимым, проверял на вкус содержимое солдатских котлов, строго взыскивая, если оно было недостаточно хорошего качества. Зная это, интенданты в 3-м кавалерийском корпусе, в отличие от других частей, не рисковали воровать продукты. По приказу Келлера горячую пищу выдавали нижним чинам не менее 2-х раз в день, когда в других частях они не всегда получали её и раз в сутки. Командир 10-го гусарского Ингерманландского полка полковник В.В. Чеславский вспоминал, что граф Келлер сам «два раза в сутки обходил всех больных, следя, чтобы у каждого больного были у ног бутылки с горячей водой и чтобы растирали тех, у кого сильная рвота и корчи. Отдавая должное графу, он совершенно игнорировал опасность заразиться – подходил к тяжело больным и сам растирал им руки, пробовал, горяча ли вода в бутылках, разговаривал, утешал больных, что холера у них в легкой форме, никто еще не умер и, наверное, смертных случаев не будет. Это сильно ободряло больных солдат морально».
Во время эпидемии холеры Фёдор Артурович как-то вызвал на совещание всех командиров полков и стал распекать их за невнимание к больным.
- Что же мы можем больше сделать? – поднялся командир конно-артиллерийского дивизиона. - Все, что от нас зависело, и что Вы требовали, мы выполнили, а прекратить холеру не в наших силах.
Келлер вскочил со своего стула, ударил кулаком по столу и закричал:
- Вы еще смеете говорить, что вы все сделали и больше ничем помочь не можете, так я вам покажу, что вы еще можете сделать, – и, обратившись к начальнику штаба, добавил:
- Я назначаю командиров полков ночными дежурными по холерным баракам, и вы распределите им очередь.
Забота генерала о солдатах не сводилась только к физическому их здоровью. «Солдату внушают на словах о высоком звании воина, а не так еще давно на оградах парков, скверов и при входах на гулянки он мог прочесть: "Собак не водить", а рядом – "Нижним чинам вход воспрещается". Распоряжение "По таким-то улицам нижним чинам не ходить" мне приходилось читать еще не так давно в приказах по гарнизону, писал он. - Объяснялись такие распоряжения тем, что солдаты стесняют публику, держать себя на гуляниях не умеют, так же как не умеют ходить по людным улицам, и показываются иногда очень грязно одетыми. Пора, казалось бы, переменить взгляд на солдата, пора посмотреть на него как на взрослого, полноправного человека, отвечающего за свои проступки и поведение, и пора воспитывать его в этом направлении, выказывая ему полное доверие, но в то же время безустанно и строго требуя от него трезвого поведения, сохранения воинского достоинства и умения себя держать на улицах и в людных местах. За малейший же проступок или отступление от приличия и добропорядочности беспощадно взыскивать с него. Только этим способом мы воспитаем самостоятельных твердых людей, которые привыкнут сами следить за собой и отвечать за свои поступки и поведение, будут их обдумывать и взвешивать, а не тех недомыслей, полудетей, которые, вырвавшись из-под глаз начальника на свободу, способны напиться до потери сознания и своей распущенностью коробить общество и ронять достоинство воинского знамени. Воспитание, которое я отстаиваю, не сразу, конечно, принесет желательные плоды и породит вначале много хлопот и неприятностей, но не пройдет и двух лет, как облик нашего нижнего чина, самосознание его и уважение к себе самому совершенно изменится». Фёдор Артурович понимал, что держание солдата за малого ребёнка не только неразумно, но и опасно, поскольку тёмная, неразвитая, безответственная масса может стать лёгкой добычей для всякого рода политических негодяев, что и произошло, в конечном итоге, в 17-м году. С революционерами Келлер был знаком не понаслышке. В 1905 году они устроили покушение на генерала, исполнявшего в то время обязанности Калишского генерал-губернатора. Гибели он избежал лишь благодаря собственной ловкости, позволившей ему поймать на лету брошенную в него адскую машину.
Многолетний опыт службы позволил графу сделать ряд выводов, которые он настойчиво притворял в жизнь в своих частях. И до, и во время Великой войны Федор Артурович старался развивать лучшие качества как офицеров, так и нижних чинов и внимательно следил за тем, чтобы их подготовка была на должном уровне, понимая, что в противном случае о победах можно забыть. «Вся наша работа должна быть направлена к тому, чтобы выработать сознательного отдельного бойца и начальника, умеющего оценить условия, в которых он находится, и принять, не ожидая приказания, соответствующие решения для нанесения противнику удара, сохранив свои силы. А это возможно только тогда, когда у каждого младшего начальника тверда вера в себя, когда он умеет оценить положение находящегося перед ним неприятеля, к какому бы роду войск он ни принадлежал, умеет оценить и воспользоваться открывающимися ему шансами на успех и умеет не упустить выгодную минуту для нанесения ему поражения и для атаки», - писал он.
Далеко не в последнюю очередь именно такой подход Келлера к обучению и воспитанию стал одним из слагаемых успеха "келлеровцев" в годы войны. 3-й кавалерийский корпус стал своеобразной кузницей кадров: немало воевавших в его рядах офицеров стали впоследствии известными военачальниками, проявившими себя как в ходе Мировой, так и во время Гражданской войн. Вот, лишь краткий перечень наиболее известных «келлеровцев»: П.Н. Краснов, воевавший в Великую войну непосредственно под командованием Ф. А. Келлера в рядах 1-й Донской казачьей дивизии, а позднее, в сентябре 1917 года, ставший последним командиром 3-го кавалерийского корпуса и оставивший в своих воспоминаниях теплые строки о своем корпусном командире; И.Г. Барбович, один из самых известных кавалерийских начальников белых на Юге России во время Гражданской войны, высоко ценимый П.Н. Врангелем, а позже руководитель одного из отделов Русского общевоинского союза; А.И. Дутов, будущий атаман Оренбургского казачьего войска и один из лидеров русской контрреволюции известный деятель белого движения Б.Р. Хрещатицкий; А.Г. Шкуро и А.М. Крымов, позднее заменивший Келлера на посту начальника корпуса… А также два будущих советских маршала, Г.К. Жуков и А.М. Василевский.
Во время войны Фёдор Артурович делил все тяготы своих подчинённых. Он всегда был на передовой, а потому получил несколько ранений, два из которых оказались тяжёлыми. Этой рыцарской традиции граф останется верен до последних дней. Когда в восемнадцатом году он примет предложение гетмана Скоропадского возглавить все вооружённые силы, действующие на территории Украины, посчитав отказ в сложившейся ситуации уклонением «от поддержки страны в критический момент», то лично поведёт свою «армию» в атаку на петлюровцев, и в память бойцов врежется образ старого генерала двухметрового роста в серой волчьей папахе, идущего по заснеженной равнине впереди цепей, прихрамывая и опираясь на палку...
У гетмана Скоропадского не было армии, а немцы, несколько месяцев властвовавшие на Украине, оставили её, заключив мир с Антантой. Келлер занимал пост главкома всего десять дней, но именно в эти дни под его командой необученная и необстрелянная гетманская «гвардия» единственный раз сумела пойти в наступление и отбросить Петлюру. Причины своего ухода граф объяснил так: «1. Могу приложить свои силы и положить свою голову только для создания Великой, нераздельной, единой России, а не за отделение от России федеративного государства. 2. Считаю, что без единой власти в настоящее время, когда восстание разгорается во всех губерниях, установить спокойствие в стране невозможно».
Фёдор Артурович со своими монархическими убеждениями пришёлся не ко двору украинской власти, и Добровльческому начальству. «В высокой степени достойный и храбрый генерал, граф Келлер, – вспоминал А.И. Деникин, – как политический деятель был прямо опасен своими крайними убеждениями, вспыльчивостью и элементарной прямолинейностью. Уже на третий день по пришествии к власти он написал приказ – призыв о восстановлении монархии, от распространения которого его, однако, удержал "блок", считавший такое обращение к пылающей Украине преждевременным».
Ещё раньше, летом того же года Келлер обратился к Добровольческим вождям с призывом выдвинуть монархический лозунг. «Объединение России великое дело, но такой лозунг слишком неопределенный, и каждый даже Ваш доброволец чувствует в нем что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определенному месту или лицу. Вы же об этом лице, который может быть только прирожденный, законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идете за законного Государя, если Его действительно уже нет на свете, то за законного же Наследника Его, и за Вами пойдет без колебаний все лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшейся по твердой власти…» - писал он М.В. Алексееву. Разумеется, призыв этот не был услышан. Тем не менее, возглавив т.н. Северную Армию, Келлер поставил её в зависимость от Добровольческого командования, признавая его верховенство в белых силах Юга России.
Северной Армии де-факто ещё не существовало, но Фёдор Артурович энергично взялся за её формирование, собирая вокруг себя верных офицеров, которым обратился в своём «Призыве старого солдата»: «Во время трех лет войны, сражаясь вместе с вами на полях Галиции, в Буковине, на Карпатских горах, в Венгрии и Румынии, я принимал часто рискованные решения, но на авантюры я вас не вел никогда. Теперь настала пора, когда я вновь зову вас за собою, а сам уезжаю с первым отходящим поездом в Киев, а оттуда в Псков... За Веру, Царя и Отечество мы присягали сложить свои головы — настало время исполнить свой долг... Время терять некогда — каждая минута дорога! Вспомните и прочтите молитву перед боем, — ту молитву, которую мы читали перед славными нашими победами, осените себя крестным знамением и с Божьей помощью вперед за Веру, за Царя и за целую неделимую нашу родину Россию». На святое дело Келлера благословил митрополит Антоний (Храповицкий) и сам Святейший патриарх Тихон, приславший графу через верных людей шейную иконку Богоматери Державной, лишь незадолго перед этим чудесным образом явленную русскому народу.
Всем этим надеждам не суждено было сбыться. 1 (14) декабря в Киев вошли войска Петлюры. Гетман Скоропадский и ставший после отставки Фёдора Артуровича главнокомандующим украинскими войсками князь А.Н. Долгоруков, несмотря на данные им ранее обещания «умереть среди вверенных ему войск», бежали, а отправленный менее трех недель в отставку Келлер продолжал оставаться в городе. Один из его подчиненных вспоминал: «Когда оставленное своими штабами русское офицерство, металось из стороны в сторону по Киеву в поисках тех, кому слепо вверило свою судьбу, группе офицерства пришла мысль обратиться к графу Келлеру, жившему тогда уже на частной квартире с просьбою стать во главе остатков войск и вывести их из Киева. Времени для рассуждения не было и граф Келлер, отлично понимавший в душе всю трудность и даже безнадежность такой попытки, не счел, однако, возможным не пойти на зов русского офицерства»…
Совсем недавно, когда большевики пришли к власти, в Москве офицеры и юнкера также бросились с аналогичной просьбой к прославленному и прежде обласканному Государем генералу Брусилову. Но тот, всегда безошибочно угадывавший, откуда дует ветер, лицемерно ответил им, что будет исполнять приказания Временного правительства, которому присягал, доподлинно зная, что правительства этого больше не существует.
Перед тем как возглавить безнадёжный поход, Ф.А. Келлер испросил благословения у Владыки Нестора, который позже вспоминал о том вечере:
«…граф Келлер решил с остатками офицеров прорваться из Киева, чтобы соединиться с Добровольческой армией.
С предложением мне присоединиться к его отряду граф Келлер прислал в Михайловский монастырь своего адъютанта Пантелеева, кавалергарда, племянника М. В. Родзянко. Я отправился с ним в штаб графа на Крещатик и, видя безнадежность его плана, стал убеждать гр. Келлера не рисковать жизнью своей и офицеров, ибо из города выхода не было, так как петлюровские войска окружили Киев.
Граф все же просил его благословить, оставшись твердо при своем решении - прорываться из Киева с 80 офицерами.
Тяжело вынужденно благословлять на предприятие, которое рассудок ясно изображает, как невыполнимое. Получив благословение, граф ушел с офицерами, а я вернулся в монастырь с чувством тяжкого гнета на душе и с опасением за участь этого отряда…»
После короткого боя у Городской думы, в ходе которого, петлюровцы были отброшены, генерал Келлер обронил:
- Бывают такие победители, которые очень похожи на побежденных…
Один из юнкеров, бывший в отряде в ту декабрьскую ночь, вспоминал в эмиграции: «Пролом на юг был очень короткий. Мы вышли на Крещатик, это главная улица Киева, впереди шел граф Келлер, за ним конвой: мы и другие офицеры, группа войсковая, - и пошли по Крещатику, впереди единственная была подвода, ломовая телега, которая везла казенные деньги и что-то еще, в основном все шли пешком, вооруженные кто винтовкой, кто карабином, кто чем; вышли мы на этот широкий Крещатик и двинулись по нему в сторону юга, не прошли ста шагов приблизительно, как вдруг перед нами стена петлюровцев, сплошная от дома до дома, все занято, их было очень много... Пешие... на нас двигаются...
Мы остановились как вкопанные, и тогда Келлер говорит, я помню эту фразу: "Заворачивай оглобли". Мы завернули оглобли и пошли обратно, и тут Келлер нам сказал: "Господа, должен вам сказать, что дело наше проиграно, расходитесь по домам, кто куда может". Мы остановились на небольшой площади, окруженные, улицы там проходили наверху над нами... И лестница была в стене вделана... И нас поливают из пулеметов и из ружей сверху, а мы на этой площади как в котловине оказались...
Келлер говорит: "Надо штурмовать эту лестницу каменную, чтобы выбить тех, кто нас там обстреливает". Мы бросились на лестницу - как ни странно, впереди были: один кадет, мальчишка лет семнадцати, и я, мы вдвоем по этой лестнице пустились, а там наверху нас поливали, при виде этого за нами другие пошли, а увидев, что добровольцы поднимаются по лестнице, наверху сиганули. Значит, мы поднялись, и тут был последний момент прощания с Келлером, его надо было спрятать. Было решено спрятать его в каком-то монастыре, и нас осталось при нем только пять человек конвойцев, остальные все рассиропились... и вот мы его проводили до этого монастыря тут же в городе... проводили до дверей, он вошел, попрощался с нами и говорит: "Теперь тоже разбредайтесь, как можете"».
Монастырские стены не смогли спасти Фёдора Артуровича. Отказавшись от помощи немцев, он, не желая подвергать лишней угрозе монахов, сам заявил о своём нахождении в монастыре, когда туда с обыском нагрянули петлюровцы. Не раз смотревший в глаза смерти, Келлер не боялся её. Основной заботой его в эти последние дни было спасти остававшийся при нем «отрядный штандарт» - неодушевленный символ его воинской чести. В этом ему, рискуя жизнью, помог епископ Нестор, вспоминавший: «…По окончании Литургии я решил исполнить поручение графа Келлера и постарался пройти к нему. Без панагии на груди, под видом простого монаха с просфорой, я прошел в дверь, где был расположен штаб сечевиков, и, поднявшись на 2-й этаж, не обращая внимания на часовых, стоявших у келлии графа, смело открыл дверь и прошел к пленнику. Быстро благословив узников и приняв от графа пакет, я тотчас же вышел из комнаты».
Развязка наступила скоро. В ночь с 20 на 21 декабря генерала Келлера и оставшихся с ним офицеров вывели из монастыря и, доведя до памятника Богдану Хмельницкому, расстреляли. В теле Федора Артуровича насчитали одиннадцать пулевых ран. Саблю убитого генерала поднесли «головному атаману» Петлюре. Вмерзшая рядом с памятником кровь Келлера через несколько дней оттаяла, что среди киевлян породило поверье, будто кровь эта и впредь «не высохнет и ляжет на голову Украины»…
Так окончил свои дни лучший кавалерийский начальник России, первая шашка Империи, слава которого была столь велика, что на фронт к нему бежали мальчишки 13-15 лет, «истинно русский, кристально чистый человек, до мозга костей проникнутый чувством долга и любви к Родине», как охарактеризовал его дворцовый комендант Воейков. Узнав об этом, вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна записала в дневнике: «Это страшное несчастье, ведь он самый разумный и самый энергичный из всех и знал, что нужно делать. Все же остальные действуют словно бы вслепую...» Годы спустя поэт Петр Шабельский-Борк напишет:
Мерцало утро.
След кровавый
Алел на снежном серебре…
Так умер витязь русской славы
С последней мыслью о Царе...