Ведущий№1: Теперь, когда поругано имя Государево, когда наглые, жадные, грязные руки роются в дневниках Государя, читают про Его семейные переживания, и наглый хам аттестует Его как пустого молодого человека,  хорошего семьянина, но не государственного деятеля, быть может, будет уместно и своевременно сказать, чем Он был для тех, кто умирал за Него. Пусть из страшной темени лжи, клеветы и лакейского хихикания людей раздастся голос мёртвых и скажет нам правду о том, что такое Россия, её Вера православная и её Богом венчаный Царь.

Ведущий№1: Из воспоминаний сестры милосердия: «В Ломже, в госпитале, умирал солдат армейского пехотного полка. Трагизм смерти от тяжёлых ран заключается в том, что всё тело ещё здорово и сильно, не истощено ни болезнью, ни старостью, но молодое и сильное, оно не готово к смерти, не хочет умирать и только рана влечёт его в могилу – потому так трудно этому молодому и здоровому человеку умирать. Пить просил этот солдат. В смертельном огне горело тело его, и, когда я подала ему воду, он сказал мне: «Надень на меня, сестрица, чистую рубашку. Чистым хочу я помереть. А совесть моя чиста. Я за Царя и Родину душу мою отдал…». Я надела на него чистую рубашку. Он осмотрел себя в ней, улыбнулся ясной улыбкой и сказал: «Ах, как хорошо за Родину помирать». Потом вытянулся, положил руку под голову, точно хотел поудобнее устроится, как устраивается на ночь ребёнок, закрыл глаза и умер».

Ведущий№2: Десять месяцев провела сестра на передовых позициях. Каждый день и каждую ночь на её руках умирали солдаты. И она свидетельствует: «Я не видела солдата, который не умирал бы доблестно. Смерть их не страшила, но успокаивала».

Ведущий№1:Из воспоминаний сестры милосердия: « Есть ещё на войне страшное место. Страшное и больное. Плен. Так много грязного и тяжёлого рассказывали про пленных, так много ужасного. В 1915 году меня назначили посетить наших военнопленных в Австро-Венгрии. Я знала, что неприятель там вёл противорусскую пропаганду, и потому я приступила к исполнению своего поручения  не без страха. После всего пережитого мною на фронте, в передовых госпиталях, после того, как  повидала я все прекрасные смерти наших солдат, было у меня преклонение перед русским воином. И я боялась увидать пленных… И увидала… Подошла к ним вплотную… Вошла в их простую, томящуюся душу… И мне не стало стыдно за них».

Ведущий№2: Первый раз увидела она пленных в Вене, в большом резервном госпитале. Там было сосредоточено несколько сот русских раненых, подобранных на полях сражений. С трепетом в сердце, сопровождаемая австрийскими офицерами, поднялась она по лестнице и вошла в больничную палату. О её приезде были предупреждены. Её ждали. Первое, что бросилось ей в глаза, были белые русские рубахи и чисто вымытые, бледные, истощенные страданием, голодом и тоскою лица. Пленные стояли у окон с решётками, тяжело раненные сидели  на койках, и все, как только появилась русская сестра в русской косынке, с широким красным крестом на груди, повернулись к ней, придвинулись и затихли страшным, напряжённым молчанием.

Ведущий№1: Из воспоминаний сестры милосердия: «Когда я увидела их за железными решётками, во власти врага, - я их пожалела русской жалостью, ощутила чувство материнской любви к детям, и вдруг поняла, что у меня не маленькое девичье сердце, но громадное сердце всей России, России-Матери. Я не думала, что надо делать, что надо говорить, забыла про австрийских офицерах, о солдатах с винтовками, стоявших у дверей. Низко, русским поясным поклоном, поклонилась я всем и сказала: «Россия-Матушка всем вам низко кланяется». И заплакала».

Ведущий№2: В ответ на слова сестры раздались всхлипывания, потом рыдания. Вся палата рыдала и плакала. Прошло много минут, пока эти взрослые люди, солдаты русские, успокоились и затихли. Сестра пошла по рядам. Никто не жаловался ни на что, никто не роптал, но раздавались полные тоски вопросы: «Сестрица, что в России?», «Сестрица, чья теперь победа?». Было плохо. Отдали Варшаву, отходили за Влодаву и Пинск. «Бог милостив…Ничего…Бог поможет…», - говорила сестра, и понимали её пленные.

Ведущий№1: Из воспоминаний сестры милосердия : «Я спросила их: «Давно вы были в церкви?» Раздались голоса с разных концов палаты: «С России не были!» Я достала молитвенник и стала читать вечерние молитвы, как когда-то читала раненым. Кто мог - стал на колени, и настала в палате мёртвая, ничем не нарушаемая тишина. И в эту тишину, как в сумрак затихшего перед закатом леса врывается лёгкое журчание ручья, падали кроткие, знакомые с детства слова русских молитв. Я на секунду оторвалась от молитвенника и оглядела палату. Выражение сотни глаз поразило меня. Устремлённые на меня, они видели что-то такое прекрасное и умиротворяющее, что стали особенными, духовными и кроткими».

Ведущий№2: Когда настала молитвенная тишина, один за другим стали выходить из палаты австрийские офицеры, дали знак, и ушли часовые. Сестра осталась одна с пленными. Она окончила молитвы. Надо было идти на следующий этаж, а никого не было, кто бы ей указал дорогу. Сестра вышла на лестницу и там нашла всех сопровождавших её. Старший из австрийских офицеров сказал ей: «Мы вышли, потому что почувствовали силу вашей молитвы. Мы почувствовали Бога». 

Ведущий№1: Пленным было запрещено жаловаться сестре на что бы то ни было, и уже знала сестра стороною, что тех, кто жаловался, наказывали, сажали в карцер, подвешивали за руки, лишали пищи. Что же испытывали пленные, заточённые по лагерям и тюрьмам и оставившие Россию целою, с Государем, с её великой Армией? Их тоска была неописуема.

Ведущий№2: Из воспоминаний сестры милосердия:: «В одном из лагерей ко мне подошёл солдат и тихо сказал: «Сестрица, мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз». Я перевела его просьбу сопровождавшему меня офицеру. Офицер разрешил. Мы отошли в сторону, за бараки. Солдат смутился, покраснел и заговорил: «Сестрица, дороже мне всего на свете портрет Царя-Батюшки, что дал Он мне, когда я служил в его полку. Зашит он у меня в сапоге. И ни есть, и не пить мне не надо, а был бы цел Его портрет. Да вот горе-беда, пошли между нами шпионы. Проведают, пронюхают про тот портрет. Как бы не отобрали? Как бы не попал он в поганые вражеские руки? Возьми и свези его на Родину…Али опасно?» Я сказала ему, что все мои бумаги и документы просматриваются австрийскими властями. Солдат задумался: «Тогда не могу его вам отдать. Запишусь я на полях работать. Наклею портрет на дерево и пущу его по тихим водам речным и по той реке, что с какой ни есть русской рекой сливается, чтобы причалил он к русским берегам. И там возьмут его. Там-то, я знаю, там сберегут».

Ведущий№1: Из воспоминаний сестры милосердия: «У меня на груди висели золотые и серебряные Георгиевские медали с чеканным на них портретом Государя. Когда я шла вдоль фронта военнопленных по лагерю, мне подавали просьбы. Кто просил отыскать отца или мать и передать им поклон и привет. Кто передавал письмо, жалобы или прошения. И вдруг – широкое крестное знамение… Дрожащая рука хватает медаль, чьё-то загорелое усатое лицо склоняется и целует Государев портрет на медали. Тогда кругом загремело «ура»! Люди метались в исступлении, чтобы приложится к портрету, эмблеме далёкой Родины – России. И был такой подъём, что мне стало страшно, не наделали бы эти люди чего-нибудь противозаконного». 

Ведущий№2: Положение военнопленных в Германии и Австрии к концу 1915 года было особенно тяжёлым, потому что в этих странах уже не хватало продовольствия, чтобы кормить своих солдат, а чужих пленных едва-едва кормили. И вот что рассказывала сестра о настроении голодных, забытых людей: «Это было под вечер тёплого осеннего дня. Я только что закончила обход  громадного  лазарета в Пурк-Штале, в Австро-Венгрии, где находилось 15 тысяч военнопленных. Когда наступил вечер и солнце склонилось к земле, я пошла к выходу. Пленным было разрешено проводить меня до ворот. Громадная толпа исхудалых, бедно одетых людей следовала за мной. У лагерных ворот от толпы отделился молодой высокий солдат: « Сестрица, ты поедешь в Россию, так скажи там от нас Царю-Батюшке, чтобы не заключал мира, покуда хоть один немец будет на Русской земле». Кто-то крикнул: «Ура Государю Императору». Вся пятнадцатитысячная толпа рухнула на колени и едиными устами  и единым духом запела: «Боже, Царя храни»…Звуки величавого народного гимна нарастали и сливались с рыданиями, всё чаще прорывавшимися сквозь пение. Кончили и запели второй и третий раз запрещённый гимн. Австрийский генерал, сопровождавший меня, снял с головы высокую шапку и стоял навытяжку. Его глаза были полны слёз. Я поклонилась до земли толпе военнопленных и, сдерживая рыдания, быстро пошла  к ожидавшему меня автомобилю».

Ведущий№3: Мечта  - снова увидеть Родину и драться, защищая её от врагов, - была наиболее сильной и яркой мечтой у большинства пленных. Как ни строго охраняли пленных, как ни сурово было наказание за побеги, из плена постоянно бежали. Бежали самым необыкновенным способом и, что замечательно, при поимке никогда не говорили, что бежали для того, чтобы повидать семью, или жену, или детей, но всегда заявляли, что бежали для того, чтобы вернуться в родной полк, смыть позор плена. Особенно много бежало казаков. Надо и то сказать, что с казаками в плену обращались строго. В австро-германской армии было убеждение, что казаки не дают пощады врагу, что они не берут пленных, и поэтому в лагерях мстили казакам. И ещё одно. В казачьих частях плен, по традиции, считался не несчастным случаем, а позором, и потому даже раненые казаки старались убежать.

Ведущий№4: Из воспоминаний сестры милосердия: « В Данию был интернирован казак, три раза убегавший из плена в Германии. У него была одна мечта – вернуться в полк и снова сражаться. Чтобы бежать, он прибегал к всевозможным уловкам. Притворялся сумасшедшим. Сидел на койке и выдёргивал у себя волосы, по одному волосу в минуту, ничего не ел, бросался на приходящих. Его отправили в сумасшедший дом. Он связал из разорванной простыни канат и ночью бежал из окна уборной. На границе его поймали. Его мучили, держали в карцере, подвешивали к стенке. Он притворился покаявшимся и устроился на полевые работы. Едва затянулись реки, бежал снова. Более недели скитался, питаясь только корнями, оставшимися на полях, упал от истощения и был пойман. Его отправили в Данию. «Убегу и отсюда», - говорил он, - «Надо смыть позор. Я казак, а во время войны в плену сижу».

Ведущий№3: В Моравии, на сахарном заводе сестра увидела, как два австрийских солдата волочили какого-то почти голого человека. На худом, грязном, измождённом теле болтались обтрёпанные лохмотья шинели. Увидав сестру, он остановился.
-   Сестрица, ты свободная? - спросил он.

Ведущий№4: В Моравии один военнопленный протянул ладонь, и сестра заметила, что на правой руке не было вовсе пальцев. После долгих уговоров вот что он рассказал сестре: «Как взяли в плен, послали меня на завод, поставили уголь в печь подкидывать. Работа нетрудная. Я молодой и сильный был. Покидываю его день, покидываю другой и стал задумываться, а что на этом заводе делают? А не делаю ли я чего против присяги? И узнал: пули на союзников точат. Тогда я пришёл и сказал: «Работать больше не буду. Это против присяги, а против присяги я не пойду». Стали меня подвешивать, так мучили, что кровь пошла из ушей и носа. Отправили меня в больницу, подлечили и опять на завод. Я опять отказался. Меня снова начали мучить. Ну и думаю: «Не выдержу, больно пытка тяжела. Ослабел я совсем. А не выдержу, стану работать – душу свою загублю». И как проходил двором, словно меня что-то толкнуло. Гляжу, топор лежит возле дров. Стража отстала, один я почти был. Подошёл я, перекрестился, взял топор в левую руку, правую положил на чурбан. И – «за Веру, Царя и Отечество» - отхватил все пальцы. Теперь не стану работать. Не погублю своей души. Меня отправили в госпиталь, залечили руку и послали сюда»

Ведущий№3. Из воспоминаний сестры милосердия: «В Венгрии, в одном поместье, где работали 400 человек пленных, ко мне подошло несколько человек, и один из них сказал: «Сестрица, мы построили часовню. Мы хотели бы, чтобы ты посмотрела её. Но не суди её очень строго. Она слишком маленькая. Мы хотели, чтобы она была русская, совсем русская, и мы строили её из русского леса, выросшего в России. Мы собирали доски от тех ящиков, в которых нам посылали посылки из России, и из них построили себе часовню. Мы отдавали последнее, что имели, чтобы построить её себе. Когда нам бывает уж очень тяжело, когда за Россией душа соскучится, войдешь сюда и чувствуешь, точно в Россию попал. Вспомнишь деревню свою, вспомнишь семью».

Ведущий№4. Жалкий и трогательный вид имела крошечная постройка в пять шагов длины и три шага ширины, одиноко стоявшая в поле. Но когда сестра вошла в неё, странное чувство овладело ею. Точно из этого ящика дохнула светлым дыханием великая в страдании Россия. Точно и правда русские доски принесли с собой русский говор, шепот русских лесов и всплески и журчание русских рек.

  Ведущий№3: Из воспоминаний сестры милосердия: «Солдаты и я сели возле часовни. «Не погибнут эти люди, не может погибнуть и Россия, пока в ней есть такие люди, пока мы любим Бога и Отечество больше всего», - думала я. Как умела, я стала говорить об этом солдатам. Они молча слушали, а потом сказали: «Сестрица, споём «Отче наш». Спели три раза. Просто, бесхитростно, как поют молитву Господню солдаты в ротах. Казалось, что это было не в Венгрии, а в России, не в плену, а на свободе. В стороне стоял венгерский офицер, наблюдавший за пленными в этом поместье. Он тоже снял шапку и молился вместе с русскими солдатами. Провожая меня, он сказал: «Я венгерский офицер, раненный на фронте. Когда вы молились и плакали с вашими солдатами, и я плакал. Когда теперь так много зла на земле и эта ужасная война и голод, я вдруг увидел, что есть небесная любовь. И это меня тронуло, сестра. Не беспокойтесь о них. Я теперь всегда буду относится к ним сквозь то чудное чувство, что я пережил сейчас с вами, когда молился и плакал»

Ведущий№4: В одной совсем маленькой деревенской больнице в Австрии сестре показали умирающего русского солдата. Она подошла к нему. Едва сестра подошла к койке, как очень худой, с истощённым болезнью лицом, приподнялся, схватил её плечи, обнял и зарыдал: «Сестрица, я умираю, и знаю я, что не проживу долго. Сестрица, выпроси у начальства, чтобы отпустили меня в Россию. Всё равно, какой я теперь воин? Хочу сказать, чтобы знали там дома, чтобы знал Царь-Батюшка, что не изменой я попал в плен». Сестра поговорила с австрийским генералом, и он обещал устроить это. Но доктор сказал сестре, что больной так плох, что не перенесёт дороги и умрёт в пути. Недели через две она получила известие, что больной переведён в Вену в один из больших госпиталей и оттуда будет отправлен в Россию. Проездом через Вену она навестила его. Он уже не лежал беспомощно на койке, а сидел и был весёлый и оживлённый. Он сейчас же узнал сестру и стал ей рассказывать, как он поедет к отцу и матери, в Уфимскую губернию, а потом поедет в полк, сражаться за Родину. Сестра благословила его иконою.

Ведущий№3: Из воспоминаний сестры милосердия: «Прошло некоторое время. Я вернулась в Петербург. Мне доставили письмо, посланное через Красный Крест. Письмо было из деревни от родителей того самого солдата. «Торопимся скорее исполнить последнюю волю нашего родного сыночка, Петеньки. А была та последняя его воля – передать вам, что кланяется до самой сырой земли и благодарит вас, что дали ему спокойно, на родной земле умереть. А прожил он с нами всего три часочка. В пять привезли к нам, а в восемь преставился к Господу. Ещё всем нам и сельчанам сказал, что не изменой он попал в плен, а был ранен. Пишем вам, отец и мать, что мы не пожалели никакого достатка, чтобы похоронить нашего Петеньку. Вся деревня его провожала. Всё было честно и за то спасибо Вам, что вернули его из чужедальней стороны. И не усомнитесь, что мы его, как пострадавшего за Веру, Царя и Отечество, плохо похоронили. Похоронили честно и хорошо. Плакали горько, но не жалели, что отдали его за Веру, Царя и Отечество…»

Ведущий№4: Широкое чувство любви и уважения к России было общим для всей массы русских солдат-военнопленных, без различия национальностей. Вся масса русских солдат составляла единую Императорскую Русскую армию. Австро-германское командование, заинтересованное в раздроблении России и порождении розни между народами, составляющими Русскую Империю, тщательно выделяло в особые лагеря поляков, украинцев и мусульман. Когда сестра подъезжала к одному из таких лагерей, сопровождавший её австрийский офицер спросил, говорит ли она по-польски? Сестра ответила: «Я не знаю польских солдат. Я знаю только одну Русскую армию, и в ней всякий – русский солдат. Я буду здороваться по-русски».

Ведущий№3: Из воспоминаний сестры милосердия: «Но этот вопрос австрийского офицера смутил меня. Я подумала, что солдат в этом лагере наверное так распропагандировали, что они забыли Россию и отвернутся от меня, когда я заговорю о России. Я решила изменить форму своего обычного привета – поклона от Матушки России. У лагеря, в строгом  войсковом порядке, были выстроены солдаты. Дойдя до середины строя, я остановилась и сказала, что низко кланяюсь им, так много пострадавшим. Не успела я договорить, как бравый унтер-офицер громко крикнул: «Государю Императору – ура!» По польскому лагерю загремело перекатами русское «ура», и я поняла, что опасения мои были напрасны, что польских солдат не было, что передо мной были императорские русские солдаты».

Ведущий №4: Из воспоминаний сестры милосердия: «Император Вильгельм собрал всех пленных мусульман в отдельный мусульманский лагерь и, заискивая перед ними, построил им прекрасную каменную мечеть. Я не помню, кто именно был приглашён в этот лагерь, кому хотели продемонстрировать нелюбовь мусульман к русским и их довольство германским пленом. Но дело кончилось для германцев плачевно. По окончании осмотра образцового лагеря и мечети на плацу было собрано несколько тысяч русских солдат-мусульман. «А теперь вы споёте нам свою молитву», - сказало осматривающее лицо. Вышли вперёд муллы, пошептались с солдатами. Встрепенулись солдатские массы, подтянулись и подравнялись, и тысячеголосый хор, под немецким небом, у стен только что отстроенной мечети дружно грянул: «Боже, Царя храни…» Показывавший лагерь в отчаянии замахал на них руками. Солдаты по-своему поняли его знак. Толпа опустилась на колени и трижды пропела русский гимн! Иной молитвы за Родину не было в сердцах этих чудных русских солдат»

Ведущий №3: Мы кладём свой венок на могилу Русской Императорской Армии. На нём цветы с их могил. Белые, в нежных лучах, ромашки, что растут при дороге, синие васильки, что синеют на русской ниве, ветром колышимой, и алые маки, на гибких стеблях, нежным пухом покрытых. Дорогие нам цвета – белый, синий и красный. Наш венок им – «Честью и Славою венчаным»…